Везде был виноград. Даже как будто на морде повесили и раздавили, залепив глаза зеленым. Зеленым лупилась будка, стоявшая как лошадь на четырех ногах, с прибитым под козырек щитом, призывающим соревноваться.

Ряды в своем обвешанном оцепенении стояли понуро, с чувством совершившегося. Солнце, невидное даже если задрать голову, слепило всюду. Лоснящимся торсом в междурядьях плыл жар, закручивая верхи шпалер и мешая видеть достаточно вглубь. То, что было в июле, оказалось игрушкой по сравнению с августом. Стоявшие вдоль обочин посадки обвяли. Трава под ними скрутилась в жгуты и отдавала пылью. Дорога, убитая в камень, казалась мертвой.

Вносили и выносили корзины, то появляясь, то пропадая в зарослях. Ходили не спеша, словно таскали комьями землю - не чувствуя конца начатому движению.

Порфирий шел по ряду, увязая ногой во вспаханном. До края далеко. Боками трутся косматые виноградья, не давая идти особенно быстро. Слева и справа шуршание, чиканье ножниц, - в кустах покажется то голова в косынке, то плечо как спелая виноградина, - и шлеп в корзину какая-нибудь назревшая кисть. Вот и Клавдия. Носок тяжелой, обернутой до колена ноги торчит из распущенной в этом месте обуви, чуть задравшись, потому что не может опуститься туда, где ему положено быть.

(продолжение в приложенном файле)